Неточные совпадения
— Вот и вы, интеллигенты, отщепенцы, тоже от
страха в политику бросаетесь. Будто народ спасать хотите, а — что народ? Народ вам — очень дальний родственник, он вас, маленьких, и не видит. И как вы его ни спасайте, а на атеизме обязательно срежетесь. Народничество должно быть
религиозным. Земля — землей, землю он и сам отвоюет, но, кроме того, он хочет чуда на земле, взыскует пресветлого града Сиона…
К религии он относился так же отрицательно, как и к существующему экономическому устройству. Поняв нелепость веры, в которой он вырос, и с усилием и сначала
страхом, а потом с восторгом освободившись от нее, он, как бы в возмездие за тот обман, в котором держали его и его предков, не уставал ядовито и озлобленно смеяться над попами и над
религиозными догматами.
Образовался даже эстетический культ
религиозных ужасов и
страхов, как верный признак мистической настроенности.
Отец мой вышел из комнаты и через минуту возвратился; он принес маленький образ, надел мне на шею и сказал, что им благословил его отец, умирая. Я был тронут, этот
религиозный подарок показал мне меру
страха и потрясения в душе старика. Я стал на колени, когда он надевал его; он поднял меня, обнял и благословил.
Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я побаивался исповеди, и вообще церковная mise en scene [постановка (фр.).] поражала меня и пугала; с истинным
страхом подходил я к причастию; но
религиозным чувством я этого не назову, это был тот
страх, который наводит все непонятное, таинственное, особенно когда ему придают серьезную торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не думал о религии.
Вообще, очень
религиозный, отец совсем не был суеверен. Бог все видит, все знает, все устроил. На земле действуют его ясные и твердые законы. Глупо не верить в бога и глупо верить в сны, в нечистую силу, во всякие
страхи.
Отец был человек глубоко
религиозный, но совершенно не суеверный, и его трезвые, иногда юмористические объяснения страшных рассказов в значительной степени рассеивали наши кошмары и
страхи. Но на этот раз во время рассказа о сыне и жуке каждое слово Скальского, проникнутое глубоким убеждением, падало в мое сознание. И мне казалось, что кто-то бьется и стучит за стеклом нашего окна…
Но в этих
страхах и ограничениях нет ничего
религиозного.
Страх смерти, около которой Павел был весьма недалеко, развил снова в нем
религиозное чувство. Он беспрестанно, лежа на постели, молился и читал евангелие. Полковника это радовало.
Среди разработанности
религиозных правил еврейства, где, по словам Исаии, было правило на правиле, и среди римского, выработанного до великой степени совершенства, законодательства явилось учение, отрицавшее не только всякие божества, — всякий
страх перед ними, всякие гадания и веру в них, — но и всякие человеческие учреждения и всякую необходимость в них.
Сущность всякого
религиозного учения — не в желании символического выражения сил природы, не в
страхе перед ними, не в потребности к чудесному и не во внешних формах ее проявления, как это думают люди науки. Сущность религии в свойстве людей пророчески предвидеть и указывать тот путь жизни, по которому должно идти человечество, в ином, чем прежнее, определении смысла жизни, из которого вытекает и иная, чем прежняя, вся будущая деятельность человечества.
Вокруг его коляски выла от боли,
страха и озлобления стиснутая со всех сторон обезумевшая толпа… У Боброва что-то стукнуло в висках. На мгновение ему показалось, что это едет вовсе не Квашнин, а какое-то окровавленное, уродливое и грозное божество, вроде тех идолов восточных культов, под колесницы которых бросаются во время
религиозных шествий опьяневшие от экстаза фанатики. И он задрожал от бессильного бешенства.
Княгиня не только не боялась свободомыслия в делах веры и совести, но даже любила откровенную духовную беседу с умными людьми и рассуждала смело. Владея чуткостью
религиозного смысла, она имела истинное дерзновение веры и смотрела на противоречия ей без всякого
страха. Она как будто даже считала их полезными.
Итак, в
религиозном переживании дано — и в этом есть самое его существо — непосредственное касание мирам иным, ощущение высшей, божественной реальности, дано чувство Бога, притом не вообще, in abstracto, но именно для данного человека; человек в себе и чрез себя обретает новый мир, пред которым трепещет от
страха, радости, любви, стыда, покаяния.
Носители прежней власти, теряя веру в церковную для нее опору и живое чувство
религиозной связи с подданными, все больше становились представителями вполне светского абсолютизма, борющегося с подданными за свою власть под предлогом защиты своих священных прав: священная империя, накануне своего падения, вырождается в полицейское государство, пораженное
страхом за свое существование.
Дуня шла нынче на исповедь впервые. Со
страхом и трепетом прислушивалась она к речам Сони Кузьменко, самой набожной и
религиозной девочки из всего младшего отделения приюта.
Человеческая жизнь искалечена выдуманными, преувеличенными, экзальтированными страстями,
религиозными, национальными, социальными и унизительными
страхами.
Киркегардт видит в страхе-ужасе основной
религиозный феномен и признак значительности внутренней жизни Библия говорит, что начало премудрости —
страх Божий.
Религиозная вера по смыслу своему обращает греховного человека, растерзанного миром, к раскрытию реальности и освобождает от фантазмов, порожденных
страхами мира.
Самая высокая форма
страха,
страх вечных адских мук,
страх религиозный, очень неблагоприятна для познания, для чистого предметного созерцания, для видения соотношения реальностей в мире.
Мотив
страха нередко играл определяющую роль в
религиозных верованиях, миросозерцаниях, социальных институтах, обычаях и бытовых устроениях.
Между тем как социальная обыденность, овладевающая и
религиозной жизнью человека, хочет нравственно управлять человеком через аффект
страха, хотя в смягченной и умеренной форме.
И потому
страх перед Богом или богами проникает
религиозные верования.
Так было и в этот день, но едва Таня Покровская, особенно
религиозная и богобоязненная девочка, окончила трогательную повесть о слепом Товии, как вдруг из корзины, плотно прикрытой зеленым платком, раздалось продолжительное карканье. Весь класс замер от
страха. Дежурившая в этот день в классе m-lle Арно вскочила со своего места, как ужаленная, не зная, что предпринять, за что схватиться. Батюшка, недоумевая, оглядывал весь класс своими добрыми, близорукими глазами…
Религиозные верования и освобождают от
страха, и создают неисчислимое количество новых
страхов, ибо они стоят под знаком греха.
Страх есть основа греховной жизни, и он проникает в самые высшие духовные сферы, он заражает собой
религиозную и нравственную жизнь.
И в истории
религиозного сознания, вплоть до сознания христианского, животный и болезненно-патологический
страх всегда примешивается к
страху духовному, который я называю ужасом, и искажает чистоту
религиозной веры.
Все, что делает человек из
страха ада, а не из любви к Богу и к совершенной жизни, лишено всякого
религиозного значения, хотя в прошлом этот мотив был наиболее использован для
религиозной жизни.
Мистики всегда возвышались над
религиозным утилитаризмом и эвдемонизмом, который проникнут уже вульгаризированной идеей ада, и мотивы
страха перед адом и гибелью и жажда спасения и блаженства — совсем не мистические мотивы.
Социальная обыденность, порожденная грехом, пытается превратить категорию
страха в одну из основных категорий
религиозной и нравственной жизни.
Страх ада, которым пытаются подогреть
религиозную жизнь, есть частичное переживание самого ада, есть вхождение в мгновение, в котором раскрывается ад.
В происхождении
религиозных верований
страх имел свое место.
Киркегардт говорит, что
страх, который он считает очень важным
религиозным феноменом, связан с пробуждением духа.
Но
страх проникает в самые
религиозные верования и искажает их.
Но и
страх, принявший
религиозный и нравственный характер, никогда не есть движение вверх, в высоту, к Богу, а всегда есть прикованность к низинам, к обыденности.
Еще Эпикур выводил
религиозные верования из
страха, не понимая того, что
страх есть более глубокое явление, чем он думал.
[ «Бодлер, Барбе д’Оревили, Гелло, Блуа, Гюисманс — у них обидная черта: неприятие жизни и даже ненависть к ней — презрение, стыдливость,
страх, пренебрежение и все их оттенки — нечто вроде
религиозной озлобленности против жизни.
И противоречие это, становясь всё более и более очевидным, сделало наконец то, что люди перестали верить в церковную веру, а в большинстве своем продолжали, по преданию, ради приличия, отчасти и
страха перед властью, держаться внешних форм церковной веры, одинаково, как католической, православной, так и протестантской, не признавая уже ее внутреннего
религиозного значения.